Годовщина со дня упокоения первой настоятельницы Снетогорского монастыря Схиигумении Людмилы

14 апреля 2016 года исполняется год со дня кончины первой настоятельницы Снетогорского женского монастыря схиигумении Людмилы (Ваниной). Время проведенное без матушки оставило свой отпечаток в душе каждого. Кто-то переосмыслил свою жизнь, кто-то остро ощутил дефицит духовной поддержки, кому-то стало нехватать самых простых, душевных слов, выраженных её незатейливым языком... Кем же была для нас матушка? Отчего искали её благословения, совета и молитв богомольный люд, относились с уважением интеллигенция и духовенство, сильные мира сего? Жизненный путь схиигумении Людмилы достаточно известен. Родилась 22 октября 1938 года в селе Ольшанец, вблизи города Ельца, в многодетной семье. Семья, и со стороны отца, и со стороны матери, отличалась глубокой набожностью. Ее отец, Тихон Семенович Ванин, погиб в финскую войну. Мать, Клавдия Георгиевна, осталась вдовой. Поднять шестерых детей в разоренной войной стране помогла молодой вдове только сила молитвы, помощь Божия. Матушка родилась последним ребенком, слабого здоровья, и в крещении была названа Любовью. Старшая сестра Любочки – Зинаида Тихоновна Ванина (в иночестве Амвросия) рассказывала с маминых слов о её детстве. Однажды зимой заходит к ним в дом блаженный Власий, и, указывая, на Любочкину люльку говорит: «А это чадо твое будет самое счастливое, будет богоугодную жизнь вести!». До трех лет девочка не ходила и не разговаривала, даже гробик приготовили. Около этого времени она стала предсказывать будущее, так что вся деревня приходила спрашивать, когда ожидалась бомбежка. Прятаться или нет? Однажды все спрятались, а её в суматохе забыли с собой взять. Осколок от снаряда, попавшего в соседний дом, ранил плечо малышки. Рана оказалось глубокой, началось кровотечение. Любочка с тех пор решила взрослым больше уже ничего не говорить. Окончание войны также было предвозвешено младенческими устами: «По зеленой травке, и когда громушко грянет». Вышла мама с дочкой в огород, гром гремит, а сердце ждет исполнения заветной мысли. Тут как раз соседка бежит и кричит, что война закончилась. Вспоминая эпизоды своего детства, матушка делилась с близкими сестрами, что тогда ей казалось, будто у всех так. Будто все дети знают, время возвращения мамы с работы и радостную встречу её гурьбой... А когда поняла, что не у всех так, то стала стесняться...

Обучалась матушка в обычной школе, когда преобладало атеистическое воспитание. «Быть в то время верующим человеком значило подпасть под клевету, насмешки и всякого рода притеснения. Потому путь земной жизни матушки Людмилы был нелегким, но благодать Божия не покидает таких людей, которые верны Господу от детства своего, которые от юности своей возлюбили Господа и пошли за Ним, несмотря ни на какие препятствия, притеснения и преграды, подобно женам мироносицам», – так охарактеризовал этот период митрополит Псковский и Порховский Евсевий в прощальном слове у гроба схиигумении Людмилы. Уже с девяти лет ходила маленькая Люба в Задонск к святителю Тихону с мамой и её подругами. Преодолеть сорок километров пешком даже взрослому человеку затруднительно, несомненно, что память о паломничестве сохранялась на долгие годы. Матушка говорила: «…если кто ехал, тех святитель Тихон благословлял, а кто шел, тех святитель встречал и благословлял». Трудный путь венчался радостью и духовными утешениями: однажды сквозь прозрачную воду родника вырытого руками святителя Тихона матушке явился его образ; а в обители на престольный праздник всегда угощали рыбкой, хоть и приходился он в строгие дни Успенского поста.
После окончания школы Люба Ванина поступила работать в техническую контору на железнодорожную станцию1. Работа на железной дороге обеспечивала бедную семью топливом, давала право бесплатного проезда один раз в год. Благодаря этому появилась возможность посещать другие святые места. Матушка с любовью вспоминала Почаев, где побывала не меньше десяти раз, исповедовалась у старца Амфилохия, ныне канонизированного святого.
По возвращении из одной поездки слышит от мамы: «Люба, я интересный сон видела: стоишь ты, я и папа. Я ему показываю – Тиша, вот это Люба, ведь ты-то ее не знал. А он говорит: «я ее не знал, а теперь больше всех знаю». Такова была сила молитв дочери за усопшего отца, а также вечного поминания заказанного ею в Почаевской лавре.
Непосредственная реальность и близость духовного мира для матушки всегда была очевидностью. Её отличительной чертой являлось то, что она больше жила в том духовном невидимом мире, где душа соприкасается с душой, ум разговаривает с Богом…
Матушка вспоминала случай помощи святой вмч. Варвары. «Как-то перехожу пути железной дороги, и тронулся состав товарного поезда. Тут я только успела вскрикнуть: «Святая Варвара помоги!» как неведомая сила отбросила назад». Так, святая великомученица Варвара спасла её от внезапной погибели.
Тяга к благочестивой духовной жизни ещё более приумножилась, когда на 24-м году жизни матушка пришла в Вознесенский собор города Ельца. Здесь она стала духовным чадом архимандрита Исаакия (Виноградова), под крыло опеки которого стекались насельницы закрытого Знаменского монастыря и многочисленные миряне. В те годы Вознесенский собор являлся бьющим источником церковной жизни, и, видимо, поэтому оказал формирующее влияние духовного облика матушки. В Елец приезжали десятки и сотни людей за год, многие из-за границы. Частыми гостями архимандрита Исаакия становились архиереи, священники, монахи, которые нуждались в его духовной помощи и старческом совете. Батюшка обладал удивительным даром проникновенного и сосредоточенного служения, при котором его глубокий молитвенный настрой передавался всем присутствующим на богослужении. Красота церковного чина, его неземное благолепие, благоговейные молитвы священнослужителей Елецкого собора напитали душу молодой Любови и стали ориентиром устройства церковной жизни. Именно эти правила были положены ею в основу возрождения Снетогорского монастыря Рождества Богородицы. Владыка Евсевий вспоминал эти годы: «... в те дни мы имели духовное окормление тех старцев, которые вернулись из тюрем, претерпев преследования, притеснения, скорби и всякого рода лишения. Но они могли утешать тех, которые становились на путь Божий. Мы видели их ревность, их молитву, преданность воле Божией, труд во имя Божие который исчислялся не часами, а сутками и годами. Стоя у престола или у жертвенника, они согбенные поминали живых и умерших. А нас они тихим советом подкрепляли в наших смущениях или других тяготах».

Духовный клир Елецкого Собора также приукрашался возвращавшимися из ссылок и лагерей сестрами закрытого в безбожный период Знаменского монастыря. В 1960-1970-х гг. послушницы и инокини принимали тайные постриги от архимандрита Исаакия, неся духовный подвиг монастыря в миру. Образы этих сокровенных подвижниц, скромных и безызвестных тружениц, смиренных послушниц Матери Божией навсегда остались в матушкином сердце. Её синодик, исписанный ровным художественным почерком, содержал не один десяток имен старинных матушек Знаменского монастыря. У них она училась церковному чтению и пению, стремилась подражать их чистому девственному житию. Познакомившись с монашеством в молодые годы, матушка навсегда полюбила и избрала для себя этот путь равноангельной жизни. К ней в родительский дом приходили сваты. А матушка заберется на печь и спрячется. Мама её, Клавдия, и говорит ей: «Люба, слазь с печи, – сваты пришли!». А матушка отвечает: «Не нужны мне никакие женихи!» Так велико для неё было монашество, что говорила: «Если б можно было восьмым таинством, – я бы обязательно сделала – монашество». Знаменские монахини явились для будущей игумении Людмилы правилом веры и образцом богоугодной жизни. Вместе с ними она трудилась, несла послушание в Соборе, у них училась. Многих из них проводила в последний путь. Рассказывала: «…Кто пел, кто читал. Просфоры пекли. По усопшим матушкам псалтырь читала. Была в Соборе матушка Поликсения: маленькая, прислуживала в алтаре. А голос у нее какой был! Сопрано! Она и нас приучала читать и петь. И даже оценки нам ставила, – кто как прочитает. Мне всегда пятерки ставила. Когда она заболела я ее возила на санках домой. Привезу, а там жила с нею матушка Мария. Она готовила. Приду, – и меня покормят. Я всегда ела у чужих, так как жила сначала одна, – готовить некогда. Куплю тунца с чаем, поем. И, слава Богу, сыта была!». И так в течение тридцати лет матушка изо дня в день всю себя отдавала на служение Богу. Подражая Царице Небесной, с раннего утра до позднего вечера пребывала в храме, принимала участие в богослужениях и церковных трудах. Стать служанкой Царицы Небесной было её заветным желанием. Призвание на святое послушание от Самой Матери Божией можно связать с следующим необычным событием. Как-то в храме во время службы подходит к Любе высокая женщина в монашеском одеянии. И слышит повеление: «Возьми, доченька, эти свечи и зажги». После чего девушка, обернувшись, Её уже не увидела.
Стремление матушки послужить во славу и на благоукрашение церкви отмечали все, знавшие её духовные люди. «Наша матушка, схиигумения Людмила, сподобилась быть всегда с храмом Божиим. Она от своей юности стала украсительницей, прежде всего, Елецкого Вознесенского собора. Она украшала всем, чем могла – и своим рукоделием, вышивая бисером ризы на святые иконы, и украшением храма Божия живыми цветами, и украшением священников ризами, потому что тогда они не имели таких облачений, какие имеем мы сейчас. Тогда ризы шили из шелковых или парчовых китайских женских платков, и она, сидя с подругами, шила эти ризы. Но главное, у неё была любовь в сердце, желание украсить храм, и тех, которые её духовно окормляли – священнослужителей». Матушка вышивала иконы, плащаницы, митры.Обладая красивым каллиграфическим почерком, расписывала тропари к иконам. В то время не было столько литературы как сейчас. Из-за нехватки богослужебных книг матушка своими ручками писала акафисты, каноны на церковно-славянском языке. Участие в ежедневном богослужении было для неё насущной потребностью. Первоначально ей с трудом давалось понимание устава церковной службы. Но благодатным образом, подобно случаям из житий Романа Сладкопевца или Сергия Радонежского, этот дар у матушки открылся. Она читала истово, не спеша, вкладывая душу в каждое слово. Была усердной уставщицей. Один батюшка не любил полностью вычитывать службу. Выйдет из алтаря и говорит чтицам: «Что вы там разчитались?!» Матушка ответит: «Я тут, батюшка». А он, – «Все, все. Читайте матушка». Хоть и не любил когда полностью служат, но если видел матушку, то читалось все. С великой благодарностью вспоминала матушка о своем духовнике о. Исаакии (Виноградове). «Для нас архимандрит Исаакий был любящим и милостивым пастырем, снисходительным к нашим немощам. А какой у него был дар слезной, дерзновенной молитвы у престола! Это были службы особенные, он умел украсить службу, и своим проповедническим даром слова. Это милость Божия, что с нами был наш молитвенник и духовный отец архимандрит Исаакий. После службы я нередко ходила провожать батюшку до его дома, неся его портфель. Сколько радости было, когда батюшка говорил: «Доча, подожди», и я ждала, чтобы побыть рядом с батюшкой». Отец Исаакий называл Любовь Тихоновну «мой Суворов». Худенькая, невысокого роста и слабого здоровья, она, действительно, походила на великого полководца силой воли, строгостью жизни, верностью своим убеждениям. В Вознесенском соборе матушка Людмила проработала ровно 30 лет: 12 лет – на регистрации треб, 13 лет – старостой собора, 5 лет читала и пела на клиросе. «Тогда многие говорили: «такая маленькая, а каким огромным собором управляет!» Да, она умела это, потому что, несмотря на её возраст, у неё были способности великого человека. Тогда нужно было содержать священников, нужно было содержать певчих, которых тогда изгоняли из храмов, не разрешая украшать службу Божию. И она умела убедить светское начальство, чтобы и певчие были, чтобы и батюшки были в безопасности, чтобы вся жизнь собора имела бы твердую опору. И у неё получалось это делать».

Матушка имела удивительное сочетание кротости и мужества. Не боялась притеснений со стороны безбожной власти, зная, что всякое страдание за правду имеет высший смысл. Позже поучала своих сестер, что бояться надо только греха. Детская простота и житейская мудрость помогали выходить из затруднительных обстоятельств. В те годы запрещался колокольный звон. А как не позвонить на Пасху? Был звон на Пасху. После горисполком вызывает Любовь Тихоновну к уполномоченному по делам религии. «Кто у вас там звонил на Пасху?» А матушка отвечает: «Валентин Кириллович, да вот купола-то уж больно у нас худые. Надо было залатать. Ну и язычком колокола задела за купол вот и получился звон». Матушкина кротость и какое-то внутреннее спокойствие всегда умиротворяюще распространялись на собеседника, обезоруживая гнев и злобу.

Близким по духу человеком и сотаинником для матушки был архим. Валерий (Мирчук), в схиме Серафим. Из почаевских постриженников, несколько лет служивший в Елецком соборе. Когда земной путь матушкиного духовного отца – архимандрита Исаакия близился к завершению, о. Валерий говорит ей: «Проси у о. Исаакия постриг, иначе потом будешь жалеть». Монашеское облачение матушка сшила своими руками. На дому в её келье был совершен монашеский постриг с именем Людмилы. Архимандрит Исаакий, из рук которого Любовь Тихоновна приняла малый ангельский образ, был пастырем высокой духовной жизни, сильной веры, укрепленный годами скитаний, тюремного заключения, гонений и лишений. Позднее она постоянно напоминала снетогорским сестрам об архимандрите Исаакии, накрепко внушая им, какого они духовного корня.
Отец Исаакий был духовником и будущего владыки Евсевия – митрополита Псковского и Порховского. Когда пришло время восстанавливать древний Снетогорский монастырь, Владыка призвал из родного Ельца свою духовную сестру – монахиню Людмилу, чья духовная крепость и житейская надежность были проверены долгими годами церковного служения. Господь особо предизбрал матушку, что открывалось в прикровенных знамениях. Как-то идет она из Вознесенского собора с духовной сестрой, тоже монахиней, домой. Страстная седмица была, Чистый Четверток. Подбегает к ним юродивый и, обращаясь, к матушке говорит: «Ваше Высокопреподобие». Так по церковному этикету положено обращаться только к архимандритам или игуменьям. А ведь матушка, даже монашеское открыто не носила, только одевалась очень скромно и во все черное!
Когда владыка задумал возрождение монашеской жизни на Снятной горе, обратился к матушке: «Кума, вот открыли монастырь, нужна настоятельница, надо приехать». А матушка схватилась за голову: «Ой, да ни за что! Какая с меня игумения?!». Но владыка настоятельно просил: «ты сходи к о. Валерию, скажи ему, и уж как он благословит». Матушка пошла за советом: «Владыка звонит и говорит то-то, а я не хочу». Отец Валерий все выслушал и говорит: «А я тебя благословляю», взял икону Божией Матери с преп. Серафимом и благословил.
Матушка ясно понимала, какие трудности её ждут. Были и сомнения, справится ли. Передавая свое первое впечатление от Снятной горы, она закрывала лицо руками и говорила в простонаречии: «Такие разрухи!» Но благоговение перед волей Божией, доверие Ему не позволяли повернуть вспять, и матушка продолжала свой путь в простоте и смирении.
Уже в сане игумении мать Людмила не чуждалась никакой работы. Интересен отзыв паломника, посетившего Снетогорский монастырь в первые годы возобновления: «Как раз заливали бетоном площадку перед храмом и трапезной. Какая-то шустрая веселая старушонка, босая, в мужском пиджаке из «гуманитарки», участвовала в заливке. Утром, на службе увидел эту «старушонку» во истинном монашеском одеянии, с золотым крестом и посохом.»

Старшие снетогорские насельницы знают, что эти слова не шутка. Матушка разделяла с сестрами труды по уборке территории, полола грядки на огороде, расчищала завалы мусора. Она отличалась простотой, искренностью и естественностью. Никогда не давила авторитетом или силой игуменской власти. Напротив, по-матерински стремилась поддержать или утешить: раздавала шоколадные конфетки, делилась краткими назидательными историями, могла рассказать сказочку про злую мачеху и сиротку, искавшую защиту у Матери Божией. Чувствовала меру всякого человека и предлагала полезное. Приходила во время полунощницы в келью спящих послушниц и звала задорным голосом: «Ну-ка, куклы, вставайте!»
Осенью жгла листья в парке, и хватала ручку ведра, помогая послушнице нести груз. Но матушка всегда оставалась при этом игуменией, в сокровенной тишине сердца предстоя Богу, представляя Ему там и каждую из своих сестер. Это чувствовалось в её всегда степенном, целомудренном поведении, благоговейной любви к Матери Божией, стремлении во всем подражать и угождать Ей.

На монастырский двор заезжала машина с архиереем и, откладывая в сторону грабли, матушка шла встречать владыку. Рабочая одежда, скуфейка набекрень. А матушка отмахивалась: «Чем хуже, тем лучше». Кого-то могла смущать подобная «деревенщина». У неё не было высшего образования, светских манер, хваткой деловитости. Говорила о себе: «Я не письмёная». Игумению Людмилу называли «старинной матушкой», и набор качеств, присущих современным настоятельницам, имел в этом случае много прочерков. Однако в таких мнимых «немощах» являлось все богатство её внутреннего мира, и действовала преизобильная благодать Божия. «Мир предпочитает гордый и деятельный ум и смеется над смиренным и простым умом; но Жизнь всегда поддерживает только смиренный и простой ум, и отвергает гордый и деятельный ум», – замечает современный нам духовный писатель.

За годы своего настоятельства матушка Людмила показала себя усердной молитвенницей и матерью для сестер. По меткому выражению митрополита Евсевия «…созидала молитвой, терпением…своей любовью окрыляла всех тех, кто приходил». Она покоряла своей простотой, доступностью, искренностью и скромностью, полностью оправдывая свое имя – Людмила «людям милая». Насаждала дух любви и сострадания. Напряженные ситуации, свойственные женским обществам, разрешались удивительно легко: теплотой её сердца, самым простым словом и каким-нибудь поясняющим жестом. Могла обнять или пожать ручку, постучать по лбу или махнуть, но желаемый результат достигался, – на душе становилось легче. В поисках назидания, близкие сестры спрашивали: «Матушка, как Вы молитесь?». А она отвечала: «Да я и не молюсь. Один раз воздохну, и все». А чего этот вздох стоил! К матушке шли многие: прося молитв и благословения в житейских нуждах и болезнях, за духовным советом в сложных обстоятельствах. За одним таким вздохом люди ехали издалека.
Молитва и храм занимали главное место в её жизни. Матушка ежедневно молилась на богослужении, как бы себя плохо не чувствовала все равно шла на службу. Обращалась к святым с детской непосредственностью. Однажды в день памяти вмч. Дмитрия Солунского слезно посетовала святому о своем желании посетить Святую Землю. И не замедля, получила ответ: один раб Божий приносит нужную сумму для поездки в Иерусалим. Взяв с собой несколько сестер, матушка побывала в святых местах Палестины.
По благословению своих духовных наставников матушка принимала в обитель всех, несмотря на возраст и немощи приходящих. Принимала и молодых, и пожилых, и больных, помня старческое благословение «никому не отказывать». В прощальном слове у гроба схиигумении Людмилы, митрополит Евсевий отметил, что собирая большую монашескую семью, матушка исполняла завет одного преподобного старца Оптиной пустыни: «Молодые пусть учатся у старших, а старшие пусть пользуются радостью и трудами молодых».11
Великое лучше видится на расстоянии, и год, проведенный без матушки, позволил пристальней рассмотреть прошлое, оценить то время когда она была рядом с нами. Хочется поблагодарить Бога за счастливую возможность знать такого простого, любвеобильного и богобоязненного человека. И учиться её примеру, исполняя прощальные матушкины слова: «Живите дружно, любите друг друга и Бога любите».